Служение делу

Ранняя биография одного из самых ярких деятелей советского железнодорожного транспорта 1920–1930-х годов, начальника отдела агитации и пропаганды НКПС Александра Щербакова известна только в общих чертах на основе тех анкетных данных, которые предоставлял он сам впоследствии. Родился он в Латвии, в Риге, в 1898 году в семье квалифицированного железнодорожного мастера Андрея Щербакова, который был приглашён на работу на завод «Феникс» (ныне – Рижский вагоностроительный завод).

Щербаков окончил Рижское реальное училище и успел целый год проработать на заводе «Феникс». В 1917 году он был мобилизован в армию, но на фронт не попал. Учитывая его познания в железнодорожном деле, Щербакова перевели в инженерно-ремонтную бригаду, размещавшуюся под Петроградом. Если Февральская революция прошла для Щербакова почти незамеченной, то события октября 1917-го сразу выдвинули его в первый ряд действующих лиц. Он был назначен уполномоченным по ведению переговоров между главной профсоюзной организацией железнодорожников («Викжелем») и новым советским правительством с полномочиями комиссара. Переговоры проходили в крайне напряжённой обстановке. По воспоминаниям Щербакова, ему угрожали физической расправой, а один раз даже избили неизвестные. В декабре «Викжель» принял резолюции о признании верховенства советской власти – со стороны нового правительства этот документ принимал Щербаков.

Дальнейшая его карьера складывалась стремительно. Щербаков успел поучаствовать в Гражданской войне, будучи комиссаром агитационного поезда «Октябрьская революция», а в 1921 году стал уполномоченным по делам агитации и пропаганды на железнодорожном транспорте. Несмотря на молодость, Щербаков прекрасно справлялся со своими задачами. Он был ответственным за взаимодействие с «Гудком», «Окнами РОСТА», организациями пролеткульта. С другой стороны, он служил связующим звеном между НКПС и практически всеми печатными изданиями, писавшими о железных дорогах. Признавая его заслуги, нарком путей сообщения Ян Рудзутак назначил Щербакова начальником созданного в 1925 году отдела агитации и пропаганды НКПС. Именно здесь его талант раскрылся в полной мере.

Самый яркий период деятельности Щербакова приходится на вторую половину 20-х годов. В это время возглавляемый им отдел пользовался широкой свободой действий в составе ведомства и стал рупором НКПС периода индустриализации. Об этом свидетельствует количество выпускаемой печатной продукции: только за 1929 год было опубликовано 120 специальных бюллетеней, более 300 брошюр, свыше 1000 различных технических инструкций и указаний и 36 книг.

Щербакову принадлежала инициатива приглашать в качестве авторов «Гудка» выдающихся советских писателей. По его мнению, вполне оправдавшемуся, это должно было повысить доверие советских граждан к железным дорогам.

Щербаков всячески боролся за предельную открытость наркомата, причём не только на партийных съездах, но и в его взаимодействии с другими ведомствами. Он писал: «По-настоящему социалистическая политика может быть только одна – честность. Так как наш наркомат является одним из важнейших и для народного хозяйства, и для советских граждан, то наше государство и наш народ вправе требовать от железнодорожников кристальной честности. Мы должны делать всё от нас зависящее, чтобы простой советский труженик знал, как живут и работают железные дороги, имел бы, таким образом, право для гордости и для товарищеской критики. Ни один голос недовольного чем-либо пассажира, пусть даже маленького ребёнка, не должен остаться неуслышанным».

К мнению Щербакова прислушивались все наркомы путей сообщения, вплоть до Кагановича. В частности, Щербаков принял участие в печатном споре о знаменитой цитате Маркса «Революции – локомотивы истории», проходившем в том числе и на страницах «Гудка» и его приложений в 1927 году.

Последовательно он отвергал обвинения железнодорожников в том, что они были якобы «буржуазией пролетариата», «белой костью рабочего класса». Вот что он писал об этом в 1930 году: «Считать железнодорожников, пусть даже инженеров-путейцев, «белой костью» – не просто неверно, но и глубоко ошибочно, несправедливо, скажу даже больше – глупо. На железнодорожников как на профессиональную группу рабочего класса ложится огромная ответственность... Они не только обеспечивают круглосуточную и бесперебойную работу транспорта, без которой немыслимо построение социалистического общества, но и тяжким трудом создают социально-экономический базис для осуществления этой великой цели. Они во всём равны своим братьям-рабочим и ничем от них не отличаются... Многие товарищи говорят якобы о выпячивании на первый план свершений Наркомпути, но я думаю, что это крайне вредные слова. Мирных побед, социалистических успехов и достижений у нас так же много, как и у других наркоматов, и объясняются они просто: очень много трудимся». Несмотря на явно примирительный тон этого печатного выступления, воспринята заметка была с некоторой прохладцей, и Щербаков получил замечание с занесением в личное дело.

По-настоящему тучи над его головой сгустились в 1934 году. Незадолго до так называемого Съезда победителей – XVII съезда ВКП(б) – было принято решение о создании политического отдела в составе НКПС, который должен был взять на себя в том числе и функции отдела агитации и пропаганды. Щербаков выступил резко против. Поначалу его возражения не были услышаны. Он пригрозил не просто подать в отставку, но и увести с собой весь отдел. Такой бескомпромиссной позицией он выторговал важное условие: политотдел должен был быть составлен из кадровых работников ведомства по выбору самого наркома. Впрочем, для Щербакова это оказалось пирровой победой: он сам сразу же получил строгий выговор с предупреждением.

В последующие годы положение Щербакова и его отдела постепенно ухудшалось. Об этом ясно свидетельствует неуклонное уменьшение количества культурно-просветительских мероприятий и другого рода инициатив, которые предлагал Щербаков. Под сукно легли две интереснейшие книжные серии – «Железнодорожная библиотека» и «Библиотека «Гудка», несколько антологий произведений о железных дорогах, тематические железнодорожные выставки живописи и графики, идея «комсомольских поездов».

Одним из немногих светлых пятен лично для Щербакова стали его близкие отношения с теми советскими писателями, которые публиковались на знаменитой и всенародно любимой четвёртой полосе «Гудка». Среди них достаточно назвать Илью Ильфа и Евгения Петрова, Михаила Булгакова, Всеволода Иванова, Валентина Катаева, Юрия Олешу, Михаила Зощенко. Несколько раз Щербаков выступал в Доме творчества в Переделкино, где рассказывал о железнодорожной теме в художественных произведениях. Сохранились упоминания о том, что журналисты и писатели «Гудка» должны были написать под редакцией Щербакова коллективный роман, освещающий историю Октябрьской железной дороги за 30 лет, с 1905 по 1935 год. К сожалению, никаких дополнительных сведений об этом уникальном проекте обнаружить не удалось.

В 1936 году Щербаков пишет возмущённое письмо на имя Кагановича: «Скрепя сердце я могу предположить, что некоторые товарищи из тех, на кого возведены столь тяжкие, что кажутся нелепыми, обвинения, могут быть вовсе и не оклеветаны, а на самом деле действительно являться врагами народа... Но я решительно не могу поверить, что это относится более чем к трёмстам товарищам из центрального аппарата Наркомпути. Речь не о том, чтобы вмешиваться в ход следствия или тем паче препятствовать ему – такая мысль никому не придёт в голову, но всё-таки хотелось бы для начала провести товарищеский суд, чтобы хоть немного разобраться в происходящем, в составе преступления, хотя бы для того только, чтобы в будущем быть бдительнее и своевременно раскрывать поползновения врагов народа. Прошу об этом не только как начальник отдела, но и как простой железнодорожник, которому дороже его жизни – судьба советских железных дорог...»

Гром грянул в 1937 году. Щербаков писал десятки писем, пытаясь заступаться за товарищей, а в июне выступил в открытую и на заседании главка наркомата: «Происходит что-то невообразимое... Товарищи, которых мы все знали десятки лет как преданных железнодорожников, членов партии с дореволюционным стажем, пламенных революционеров, наконец, – они вдруг оказываются изменниками социалистической родины, клевещут на партию и правительство, на советский народ, готовят вредительство на железных дорогах и террористические акты против руководства... Не поймите меня неправильно: я не прошу пересмотреть приговоры. Но я требую ознакомления с материалами дел, подробного освещения хода процессов. Иначе тень сомнения может лечь на безупречное до сегодняшнего дня советское правосудие, основанное на принципах революционной справедливости. Открытость же судов поможет развеять эти подозрения и укрепить авторитет советской юстиции».

Его особое мнение было учтено, однако, разумеется, никаких подвижек не произошло.

Через месяц поступил первый анонимный донос на самого Щербакова. Это послужило формальной причиной снять его с должности начальника отдела агитации и пропаганды. Кроме того, настоящий разнос ему устроил Каганович, причём дело чуть не дошло до рукоприкладства – Щербаков был не робкого десятка человеком и не мог просто так смириться с огульными обвинениями.

После этого произошёл уникальный для советской истории случай. Несколько сотен сотрудников НКПС подписали открытое письмо, в котором выражали полное доверие Щербакову и просили оставить в целости отдел агитации и пропаганды. Это только дало повод для новой волны критики и очередной «проработки». На общем собрании главка, отделов и партийных комитетов присутствовали наблюдатели от СНК и представители других ведомств, в том числе НКВД и члены комиссии партийного контроля. Щербакову была дана возможность выступить с докладом об итогах работы отдела агитации и пропаганды и о признании критики в свой адрес. Это было последнее публичное выступление Щербакова: «Товарищи! Очевидно, что я допустил в своей работе, в своей профессиональной деятельности целый ряд существенных недочётов и даже, прямо скажу, грубых ошибок. Сейчас мне ясно, что я уделял недостаточное внимание прежде всего вопросам идеологическим, что я был невнимателен к появлению среди некоторых товарищей из отдела, которым я руководил, неверных толкований базовых принципов марксизма-ленинизма, что я не заметил отклонения от чёткого следования партийной линии, наконец, что я не в полной мере использовал возможности железнодорожного транспорта как орудия агитации и пропаганды... Всё это моя ответственность и, говоря прямо, вина. Прошу не перекладывать с больной головы на здоровую: трудившиеся под моим началом люди не имеют никакого отношения к недостаткам в моей работе. Я благодарен товарищам, которые указали мне на эти просчёты и подвергли меня справедливой и жёсткой критике».

Это было покаянное выступление, весьма распространённое в то время, когда человек был вынужден оговаривать себя, признаваясь в вымышленных преступлениях. Но в июле 1937 года Щербаков был арестован. Ему было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу пяти стран, во вредительстве на советском транспорте, в разглашении военной тайны. Не дав показаний ни на одного человека, Щербаков был приговорён к высшей мере. 21 июля его расстреляли. Семьи у него не осталось – всю свою жизнь он посвятил железным дорогам.