Эволюция инновационного мышления

Последние пять лет роль главного драйвера российских инноваций сохраняют за собой госкомпании. Но лидерство это, надо сказать, даётся им с переменным успехом. С одной стороны, сами корпорации за это время вдвое нарастили долю выпуска высокотехнологичной продукции и почти в три раза повысили объём реализованных инновационных товаров и услуг. Сейчас на госкомпании приходится до половины всех инвестиций в отечественные научные исследования и разработки. Однако притока инноваций, как и ощутимого развития рынка, это не принесло. Вместо заявленного долгосрочной стратегией инновационного развития РФ роста доли инновационной продукции в ВВП до 25% к 2020 году России хорошо если удастся преодолеть 10-процентный рубеж. И это не просто неблагоприятный прогноз. Это статистика. За пять лет в относительно стабильный и благополучный для российской экономики период указанный показатель не подрос даже на полпроцента: 6,8% в 2011 году против 7,2% в 2015 году. Вряд ли можно ожидать от частного сектора всплеска активности сейчас, если, имея ресурсы и свободный доступ к заёмным средствам, бизнес предпочитал вкладываться во что угодно, но не в инновации. Эта инертность ясно прослеживается в несбывшихся ожиданиях властей по уровню инвестиций в науку и разработки. К 2015 году предполагалось нарастить объём вложений в НИОКР до 1,7% ВВП, но выйти удалось только примерно на 1,2%. Получается, сделав ставку на госкомпании, государство либо переоценило их влияние на рынок инноваций, либо просчиталось относительно их собственной заинтересованности в ноу-хау. Возможно, и то, и другое.

Свой просчёт власти, кстати, косвенно признали. В прошлом году правительство назвало неудовлетворительными итоги первых лет действия корпоративных программ инновационного развития ПИР и отправило их на доработку. Уже к лету все госкомпании утвердят новые комплексные программы инновационного развития (КПИР) и начнут их реализовывать. Главный вопрос – удастся ли избежать сработавших уже один раз ловушек.


Без бюджета и амбиций

А начиналась история с ПИР более чем оптимистично. Запустив программы, госкомпании сразу получили стремительный рост эффективности. Производительность труда за три года повысилась в среднем на 63%, что дало более чем 20-процентное повышение выручки в расчёте на одного сотрудника. Но практически сразу за взлётом последовали стагнация и падение. В 2013 году, ещё до кризиса, в секторе транспорта и связи динамика по производительности замедлилась в два-три раза. В энергетике падение выручки на одного сотрудника отметили даже в номинальном выражении. Виной тому, как посчитали эксперты, неоправданные риски, заложенные в ПИР ещё на стадии разработки.

Когда первые программы инновационного развития только запускались, перед компаниями не стояло никаких чётких критериев, кроме минимальных целей, заданных государством. И на предприятиях постарались от души – вписали в ПИР по-максимуму, но без особой конкретики. Чаще всего упоминали создание инфраструктуры, вывод на рынок новых товаров и услуг, освоение новых технологий, достижение уровня мировых лидеров по производительности труда, обеспечение высокой рыночной капитализации за счёт внедрения новейших методов и средств управления, технологий и техники и ещё с десяток столь же глобальных миссий. Вроде бы всё правильно: на бумаге требования государства выполнены. На деле же компании оказались банально не готовы к развитию инновационного процесса по нарастающей.

Спустя всего год после принятия ПИР эксперты выявили сразу несколько потенциальных рисков, которые впоследствии могли перерасти в реальные угрозы (что, собственно, и произошло). Во-первых, это чрезмерная зависимость от государственной поддержки, особенно в вопросе финансов. У некоторых госкомпаний, например в секторе машиностроения, до 40% предусмотренного инновационного бюджета составили средства федеральных целевых программ. Это автоматически сделало реализуемые ими проекты экономически уязвимыми, что доказала ситуация в космической отрасли. Когда государство провело секвестр федерального бюджета и, соответственно, урезало финансирование по ФЦП, запуск ряда инновационных проектов был сдвинут на неопределённый срок.

Вдобавок, рассчитывая на господдержку, госкомпании, с точки зрения Министерства экономического развития РФ, заложили в ПИР чересчур щедрые бюджеты. Вот только эта щедрость, как не замедлили указать эксперты, не распространилась на расходы на исследования и разработки. По подсчётам рейтингового агентства «Эксперт РА», доля затрат на НИОКР по отношению к выручке, например у концерна «Алмаз-Антей», госкорпорации «Тактическое ракетное вооружение», АВТОВАЗа и других компаний отрасли машиностроения, оказалась меньше, чем у зарубежных конкурентов, в 1,5–4 раза. Одна из основных причин – банальное отсутствие потребности. Почему так высоки расходы на разработку у западных машиностроителей? Всё дело в спросе. Мировой рынок автопрома настолько плотный, а конкуренция так высока, что фактически только новые технологии могут дать компаниям иногда даже не преимущество, а возможность удержаться на равных. Поэтому предприятия там готовы тратить десятки миллионов долларов на исследования и разработки и именно машиностроение поставляет львиную долю инноваций в мире. В нашем автопроме, как известно, расклад сил иной. Бизнес российских госкомпаний здесь во многом основывается на госзаказе, и его выполнение пока не требует от исполнителей значимых инновационных подвигов.

Зато российские предприятия топливно-энергетического комплекса по объёму инвестиций в НИОКР вполне соответствуют мировым стандартам. Хотя большинство из них выступают естественными монополистами на внутреннем рынке, необходимость конкурировать с западными компаниями на международной арене делает их более восприимчивыми к инновациям. До запуска ПИР отечественные энергетические компании отставали от своих западных коллег почти по всем инновационным параметрам: по разработкам и внедрению международных патентов, по эффективности работы научно-исследовательского персонала, по применению smart-технологий, по доли инновационного бюджета к объёму выручки. Но за пять лет разрыв практически удалось нивелировать. По крайней мере доля затрат на науку и инновации российских энергетических госкомпаний сегодня вполне сопоставима и даже превышает средний мировой уровень. Для сравнения: у нашего ФСК ЕЭС этот показатель равен 2,64%, у EDF, крупнейшей государственной энергогенерирующей компании Франции и одновременно крупнейшей в мире компании-операторе атомных электростанций, – 0,7%, а у британской National Grid – всего 0,1%.

В среднем, по данным Высшей школы экономики, отечественные госкомпании на данный момент вкладывают в инновационные разработки порядка 16% выручки, хотя есть достаточно серьёзные расхождения по секторам экономики. Так, доля инвестиций в науку стабильно высока в корпорациях космической отрасли, авиа- и судостроении. Объясняется это тем, что основная часть расходов здесь приходится на дорогостоящие научные исследования и разработки. Зато в добывающем секторе, энергетике, инфраструктурных компаниях, напротив, удельный вес затрат на ПИР в выручке существенно скромнее. Поскольку приоритет здесь – наращивание производственных мощностей.

Хотя статистика и фиксирует некоторое увеличение уровня инвестиций госкомпаний в НИОКР, общее соотношение доли вложений в науку к выручке остаётся на достаточно низком уровне, особенно на фоне ведущих мировых корпораций. Но куда хуже другое. Даже тот небольшой рост вложений в инновации, которого всё-таки удалось добиться властям, не привёл к пропорциональной генерации новых знаний и технологий. «Сохраняется склонность компаний к реализации низкорисковых инновационных стратегий, внедрению улучшений, ориентированных преимущественно на решение локальных краткосрочных проблем, а не на создание прорывных инноваций», – считает директор департамента инновационного развития Минэкономразвития Артём Шадрин.

По числу патентов в расчёте на один рубль затрат отечественные предприятия в пух и прах проигрывают западным. Вот как это объясняют российские энергетики. «В настоящее время инновационному развитию отрасли препятствует разрыв связей между сферой научных исследований и разработок и практической деятельностью энергетических компаний. Сочетание фактора инерционности при внедрении инноваций в энергетических компаниях, с одной стороны, и отсутствие стимулирования заказа на инновации профильным НИИ и вузам, с другой стороны, вместе приводят к усугублению данного разрыва», – отмечается в ПИР ФСК ЕЭС.

Пробел между наукой и реальным бизнесом, конечно, ни для кого не секрет. По мнению аналитиков «Эксперта РА», у компаний пока недостаточно опыта и стимулов по организации аутсорсинга инновационных разработок. До сих пор не работают механизмы селекции и продвижения стартапов, а связи с НИИ и вузами в большинстве отраслей разорваны. В итоге изобретения российских учёных или те же стартапы малого бизнеса не находят клиентов на рынке. Вот любопытный факт: количество стартапов в России сопоставимо с европейским и американским уровнем, а доля внедрённых разработок в разы ниже. «Острой проблемой стала пропасть между российскими разработками и спросом на них со стороны компаний. Госкорпорации предпочитают in-house, а не модель открытых инноваций либо заинтересованы закупать уже готовые системные интегрированные решения, как правило, западные», – отмечает директор проектного офиса ОАО «РВК» Евгений Кузнецов.

Сложилась практически тупиковая ситуация. Госкомпании, не говоря уже о частном секторе, неохотно вкладываются в собственные разработки и в весьма ограниченных объёмах закупают и апробируют отечественные инновации, поскольку для наших же компаний они невыгодны.


К вопросу о мотивации

Возьмём, к примеру, программу инновационного развития ОАО «РусГидро». Среди заявленных приоритетов ПИР – выполнение основных производственных целей, рост ценности компании и формирование стратегических конкурентных преимуществ за счёт инноваций. Компания, по словам её директора по инновациям и ВИЭ (возобновляемым источникам энергии. – Ред.) Михаила Козлова, позиционирует себя не столько как производитель ноу-хау, сколько как крупный потребитель технологических инноваций в разных областях энергетики. Аналогично, судя по утверждённым ПИР, видит своё место на рынке инноваций и большинство других госкомпаний.

Теоретически потребности крупнейших российских компаний с государственным участием должны были сформировать долгосрочный стабильный спрос на инновации. Однако именно отсутствие этого спроса, по оценкам экспертов и правительства, мешает развиваться российскому рынку инноваций. В самом деле, зачем заниматься ноу-хау, тем более прорывными (а оттого дорогостоящими), если их никто не купит. Разработчики вполне оправданно предпочитают заранее знать своих покупателей, а они сегодня наперечёт.

Практика показывает, что тот самый спрос, о котором говорят в «РусГидро», уже который год российский рынок инноваций обходит стороной. Такие гиганты, как «Газпром» и «Роснефть», без ноу-хау, конечно, не обходятся, но делают ставку на работу с иностранными партнёрами. ПИР «Газпрома», в частности, «предусматривает увеличение числа технических диалогов и проектов в рамках программ научно-технического сотрудничества с зарубежными компаниями со 139 в 2010 году до 175 в 2020 году». «Копирование технологий, догоняющее развитие, может быть более эффективно, чем создание новых технологий. В НГС России (нефтегазовый сектор РФ. – Ред.) масштабное привлечение зарубежного сервиса, в том числе крупнейших компаний, создаёт для этого предпосылки», – утверждает ведущий научный сотрудник Института экономики и организации промышленного производства СО РАН Анатолий Токарев.

Придерживаются стратегии заимствований не только в нефтегазовом секторе. Купить готовую технологию для компании проще и дешевле: экономия на исследованиях – раз, на апробации – два. Плюс гарантия результата, тогда как возврат инвестиций в собственные ноу-хау на неустойчивом рынке для разработчика всегда большой вопрос.

И это при том, что в стране с 2010 года действуют налоговые льготы для компаний, вкладывающихся в науку и инновации. Государство предоставляет налоговый вычет с коэффициентом 1,5 на амортизацию материальных и нематериальных активов, используемых в научно-исследовательской работе, стоимость использованных материалов, электроэнергии, топлива и водоснабжения, плату за контракт на аутсорсинг. В дополнение к этому допускаются вычеты в размере 75% от фонда заработной платы сотрудников, занятых в научной или исследовательской деятельности. К тому же по приоритетным направлениям – энергоэффективности, ядерной энергетике, информационным технологиям и т.д. – предусматриваются добавочные вычеты расходов.

Но мотивация не работает, точнее, даёт другие результаты. Главный минус такой системы стимулов в том, что они поощряют любую инновационную деятельность и никак не оценивают качество инноваций. Это приводит к тому, что компании, чтобы выполнить требования государства и продемонстрировать свою инновационную активность, выпускают инновации ради инноваций. Этому способствует то, что в большинстве программ инновационного развития ключевым показателем эффективности заявлен объём денежных средств, направленных корпорацией на НИОКР. На что конкретно они направляются и какую реальную выручку приносят, как правило, не учитывается. Неудивительно, что экспертиза шести ПИР показала: оценить эффект от потраченных на инновации средств при этом невозможно из-за отсутствия увязки целей, мероприятий и КПЭ программ (ключевых показателей эффективности. – Ред.) со стратегиями компаний и между собой.

Введение критериев эффективности, по оценке экспертов, не потребовало бы от компаний особых усилий. Вариантов, по сути, может быть два. Первый – требуемая доходность, то есть минимальный доход, который должны принести инвестиции. Второй – время окупаемости, установленный максимально допустимый период, за который этот доход должен быть получен. Однако формальный подход оказывается привычнее и удобнее. Вот с ним-то и собирается бороться правительство, требуя переформатировать ПИР в комплексные программы инновационного развития (КПИР).


Под КПИРку

Наученное опытом первых ПИР государство сразу задало госкомпаниям более чёткие ориентиры. По новым методическим рекомендациям за основу комплексных программ инновационного развития должен браться долгосрочный прогноз развития рынков и технологий с учётом мировых трендов инновационного развития. Причём одновременно программа должна быть увязана со стратегическим планированием деятельности самой компании. Развитие и внедрение инновации, по задумке, должно стать органичной, естественной частью развития самой компании. Задача корпораций с точки зрения властей – ориентировать свои проекты на достижение конкретного результата. Это может быть новый продукт, услуга, технология или любой другой высокотехнологичный продукт, дающий предприятию реальный эффект.

Подтолкнуть гигантов, а заодно дать толчок развитию рынка должны «малыши». История и опыт свидетельствуют о том, что крупные организации, как правило, являются слабыми новаторами и даже, вероятнее всего, будут пытаться заблокировать и воспрепятствовать внедрению потенциально прорывных технологий. Большая часть инновационной деятельности происходит в менее крупных организациях, причём по-настоящему прорывные разработки обычно появляются за пределами сформировавшейся отрасли, а не внутри неё. Примеры сегодня известны всем. В начале 80-х годов никому тогда не известная небольшая компания Microsoft обратилась к одному из лидеров рынка компьютерных технологий IBM и убедила его перейти на использование своей операционной системы. Несколько лет Microsoft предлагала свою программу как стандартную платформу всем конкурентам, работающим в сфере производства компьютеров, и в конечном счёте опередила саму IBM по уровню рыночной капитализации. А вместе с ней шаг вперёд сделала и вся компьютерная отрасль.

Примечателен в этом примере не передел рынка, а возможности, которые даёт симбиоз крупного и малого бизнеса. Компании с государственным участием могут обеспечить умное финансирование и предоставить небольшому бизнесу возможность быстрого развития и продвижения инноваций на рынке. Гипотетически это может сбалансировать спрос и предложение на отечественные ноу-хау. По крайней мере такую цель ставит государство, задавая минимальные пороговые значения закупок новаций у малого и среднего предпринимательства. Так, в этом году госкомпании должны увеличить закупки инновационных товаров у малого бизнеса на 5% в денежном выражении по сравнению с прошлым годом. Правда, в самих госкомпаниях мнение по поводу этого требования достаточно пессимистичное. Как отмечают на крупных предприятиях, российский малый бизнес не справится с заявленными масштабами, сроками и серьёзностью заказа, особенно в текущих экономических условиях. К тому же некоторые заказы малый бизнес в принципе выполнить не может в силу ограниченности технических ресурсов.

Тем не менее на этот раз, по уверениям правительства, оставлять реализацию КПИР на совести госкомпаний не намерены. В Минэкономразвития уже объявили о ежегодных проверках соблюдения плановых результатов. Для предприятий нефтегазового сектора интегральный показатель должен будет составить не менее 10%, а для всех остальных – 20–25%. Плюс с этого года инновационные параметры войдут в КПЭ руководителей компании. По-видимому, увещевания государства в адрес госкомпаний закончились, как и бесконтрольная (если не сказать разгульная) инновационная жизнь последних. Но окажется ли принуждение более эффективным толчком, чем мотивация к развитию рынка инноваций, – большой вопрос. Госкомпании могут сформировать спрос на ближайшие годы, но десятилетиями продвигать отечественные ноу-хау без участия частного капитала даже им будет не под силу. А значит, лет через десять без вовлечения в этот рынок малого и среднего бизнеса страна может столкнуться с ещё более глубоким кризисом инноваций.