ПИР во время рецессии

Каждый раз, когда российская экономика оказывается на мели, неизбежно звучат разговоры о нефтяной «игле», сырьевой зависимости и срочной необходимости в инновационной прививке. Ноу-хау принято считать главным антикризисным лекарством и стержнем экономики будущего, и в этом есть резон. Физические способности экономики к увеличению производства практически исчерпали себя. Характерный для ХIХ–ХХ веков экстенсивный путь развития за счёт дополнительных ресурсов и запуска новых производств при нынешней плотности мировых рынков не обеспечивает экономического роста. По общепринятой теории потенциал современных экономик складывается из трёх параметров: производства, инвестиций и инноваций. При этом каждый элемент влияет и друг на друга, и на общий эффект.

Экономическая система страны сегодня как игра в слова, где каждое слово – товар, выпускаемый местной промышленностью, а буквы – новые технологии. Чем больше у вас букв, тем больше слов можно составить.

Но будут ли это понятные слова или невнятная абракадабра, зависит от имеющихся ресурсов, по большей части человеческих и финансовых. Если в бедной и отсталой стране даже импорт готовой технологии приводит к сравнительно невысокому, но росту производственных возможностей, то ноу-хау в развитых странах обычно даёт мультипликативный эффект сразу в нескольких смежных отраслях. Сегодня у мировых лидеров по инновациям – Китая, США, Японии – на технологические новинки и совершенствование производственного процесса приходится 80–95% прироста ВВП. С осложнением ситуации на мировых рынках эти страны не только не сократили вложения в инновации, а, наоборот, приблизили долгосрочные планы. Дополнительные инвестиции направили на развитие медицины, биотехнологий, альтернативной и возобновляемой энергетики, атомной отрасли, информационных технологий – наиболее перспективных отраслей в технологическом и инвестиционном аспектах.

Никаких прививок инноваций там для этого не требуется – ноу-хау привлекает рынок. В конкурентной среде, где удерживается баланс спроса и предложения, новые технологии приживаются естественным образом. Появление в Китае крупных потребительских компаний оказалось достаточным, чтобы начать в стране инновационную революцию.

В российской квазирыночной системе, где доля государства составляет 70–75%, основные потребители новаций – бюджетные структуры и госкомпании. Из-за этого ноу-хау продвигает не «невидимая рука» рынка и конкуренция, как происходит на Западе, а само государство. Бюджетные вливания и вклад государственного Банка развития (Внешэкономбанк) по последним крупным российским новинкам – спутнику «Экспресс-АМ7», ближнемагистральному лайнеру Sukhoi Superjet100 (SSJ 100), вертолёту Ка-226Т и другим – покрыли порядка 70–80% стоимости проектов. По масштабам абсолютных расходов на науку Россия, по данным на 2014 год, входила в десятку мировых стран.

Однако, по прогнозам западных аналитиков, России среди стран, которые будут двигать технологии в будущее, пока нет, и это негативно отражается на экономике. Всемирный экономический форум, поставивший РФ на 98-е место по технологическому развитию, оценил в долгосрочной перспективе максимально возможный рост российской экономики в 2% в год. Большего эффекта, по мнению экспертов организации, не сможет обеспечить невысокая доля инновационной продукции в ВВП страны. И это ещё без учёта неблагоприятной нефтяной конъюнктуры и антироссийских санкций.

Такой же темп, кстати, предсказывают и во Внешэкономбанке, хотя здесь главным барьером называют не долю инновационной продукции, а низкую потребительскую уверенность и «кредитное сжатие». При этом технологическое отставание в Банке развития также признают. По словам главного экономиста ВЭБа Андрея Клепача, из-за падения нефтяных доходов инновационное развитие страны по количественным параметрам не дотягивает даже до консервативного сценария.

В то же время многие помнят, что СССР с его плановой экономикой и 100%-ной государственной собственностью в промышленности по уровню инновационности на равных соперничал с мировыми державами. Но тогда властям удалось сделать то, что никак не получается сегодня, – обеспечить бесперебойную связь между инновациями и производством.


Два раза в одну реку

Когда в 30-е годы в СССР складывалась научно-исследовательская база, образовывались академгородки, НИИ и вузы, основной площадкой для контактов между наукой и реальным сектором служили профильные отделы и конструкторские бюро промышленных предприятий. Чуть позже роль главного проводника новаций взяла на себя Академия наук. Её технические институты, где велись фундаментальные и прикладные исследования, соответствовали приоритетным отраслям народного хозяйства, поэтому разработки сразу апробировались в полевых условиях. В послевоенные годы, по директиве сверху, все ресурсы науки и промышленности направили на освоение новых высокотехнологичных отраслей. Инновации расценивались как оружие против капиталистических стран, поэтому курировались напрямую председателем Совета министров СССР и его заместителями. Работало это примерно так: научно-исследовательский институт или конструкторское бюро подавали предложение о разработке уникального оборудования. Если правительство давало отмашку, выпускался опытный образец, а после его проверки запускалось серийное производство.

Конечно, как сейчас, так и тогда не все изобретения можно было сразу применять на производстве. В 60-е годы от таких «полуфабрикатов» не отказывались, их доводили до ума. В Новосибирском академгородке, например, для этого существовал так называемый пояс внедрения. В него входило несколько учреждений, где новации «дозревали» и адаптировались под производственные реалии.

Но даже такого уровня координации между наукой и промышленностью было недостаточно для технологического рывка. Поэтому в 70-е годы научно-исследовательские институты и производственные предприятия стали кооперироваться. Так появились первые научно-производственные объединения (НПО), намного сократившие цикл внедрения инноваций. Они не только стали основными проводниками ноу-хау, но и к 80-м годам выпускали до половины всей советской промышленной продукции. Больше всего НПО при этом действовало в машиностроительной, металлообрабатывающей, пищевой, лёгкой и лесной отраслях.

Постепенно наука всё глубже интегрировалась в производство. К этому моменту сформировались уже межотраслевые научно-технические комплексы и государственные объединения, координирующие работу сразу по нескольким отраслям производства. Такие объединения сами выполняли весь инновационный цикл начиная от фундаментальных и прикладных исследований и разработки новой техники, материалов и технологий и заканчивая выпуском пробных образцов, а затем и запуском серийного производства. Кроме того, в добровольных объединениях государственных предприятий и организаций вырабатывались единая научно-техническая политика и инвестиционная стратегия.

Уже тогда инновации были делом затратным, причём с каждой пятилеткой государственные расходы на науку только росли. К концу 80-х на обеспечение технического прогресса уходило порядка 5% национального бюджета.

Вся более-менее стройная цепочка внедрения инноваций рухнула в 90-е вместе с плановой экономикой. В следующие два десятилетия отечественные ноу-хау всё дальше оттеснялись с рынка импортными разработками. Дошло до того, что российская гражданская авиация, например, сегодня более чем на 80% зависит от иностранных производителей. И это притом что Boeing и Airbus обходятся гораздо дороже отечественных разработок.

Сами российские компании при этом всё меньше готовы использовать новации. Если в СССР доля инновационно активных предприятий составляла около 50% (а по некоторым оценкам, 68%), то сегодня, согласно данным статистического сборника «Индикаторы инновационной деятельности: 2015», она всего чуть выше 10%. Для сравнения: в Израиле этот показатель равен 75%, в ЮАР – 73,9%, в Германии – 66,9%, в Турции – 48,5%, в Польше – 23%.

Нелестную оценку международных экспертов получают российские компании и в части адаптации новых технологий. В рейтинге Всемирного экономического форума по способности предприятий к заимствованию новаций Россия в 2009 году оказалась только в четвёртом десятке, где-то между Кипром, Коста-Рикой и ОАЭ. Из-за этого финансовые вливания государства, по сути, утекали в никуда. В том же 2009 году на инновационные проекты из федерального бюджета было направлено около $38 млрд. Треть от этой суммы составили прямые инвестиции, остальное – инновационные затраты госкомпаний.

Но цель никоим образом не оправдала средств. Рубль затрат принёс всего 2,4 руб. инновационной продукции, тогда как лет десять назад эффект был бы вдвое больше – примерно 5,5 руб. США, потратив вдвое меньше, получили несравнимо больший эффект. Официально Россия отчиталась о 50 запущенных проектах, а США – о 2795.

Фактически это показало, что российский рынок оказался на тот момент недостаточно развит, чтобы служить проводником инноваций, и государство снова решило взять управление на себя, но теперь не ручное, а через посредников – госкомпании.


«Невидимая» рука государства

В 2010 году правительство потребовало от крупнейших госкомпаний разработать и принять собственные программы инновационного развития (ПИР). Каждая корпорация должна была предложить вектор своей технологической эволюции и указать источники финансирования. Цели государство перед всеми компаниями поставило унифицированные: не меньше чем пятипроцентный рост производительности труда в год до среднемировых отраслевых показателей и более чем 10-процентное снижение себестоимости продукции без потери качества и экологичности. Одновременно должны были значительно улучшиться потребительские свойства продукции и повыситься эффективность производства. «ПИР компаний должны обеспечить снижение эксплуатационных расходов, рост энергоэффективности, уменьшение числа отказов и аварий при эксплуатации, увеличение гарантийного срока эксплуатации, повышение степени утилизации», – говорится в правительственных Рекомендациях по разработке программ инновационного развития.

Однако всё это задачи хоть и важные, но, по большому счёту, на тот момент второстепенные. Реальные цели на самом деле куда масштабнее. Во-первых, госкорпорации должны были стать примером для частного сектора, упорно отказывавшегося вкладываться в инновации.

Во-вторых, государство собиралось подстегнуть сами корпорации. Их инертность на поприще инновационных технологий не только не давала развиваться им самим как бизнесу, но и становилась непробиваемым барьером для роста по отраслям, где они доминировали.

Доля инвестиций в науку и новинки у наших предпринимателей на тот момент (как, собственно, и сейчас) была в 5–8 раз ниже, чем в развитых странах, и в 2–3 раза меньше, чем в развивающихся. «Сейчас 70% расходов на инновации финансирует государство, остальное – бизнес. Должно стать наоборот», – отмечал тогда заместитель министра экономического развития РФ Олег Фомичёв.

Неэффективное управление инновациями в госкомпаниях, а иногда и его полное отсутствие привели к плачевным результатам. Компании многократно отставали от своих иностранных конкурентов по доле затрат на инновации в выручке, в десятки раз проигрывали им же по стоимости нематериальных активов и объёмам внедрения новых технологических решений. Экономические показатели эффективности работы – производительность труда, качество основных бизнес-процессов, состояние корпоративных систем управления инновациями – не давали шанса закрепиться на мировых рынках высокотехнологичных товаров и услуг. Даже выход на них иногда казался чудом. Особенно если взять соотношение по числу разработок в России и за рубежом. Так, китайские предприятия в год подают около миллиона заявок на оформление авторских прав на разработки. Российские компании – около 40–45 тыс. В 2010 году 22 крупнейшие отечественные госкорпорации получили около тысячи патентов, тогда как одна лишь IBM запатентовала пять тысяч изобретений, Microsoft – более 3 тыс., а Siemens – 873. Отставание на грани катастрофы.

Поэтому логично предположить, что с внедрением программ инновационного развития государство рассчитывало воздействовать на всех участников инновационной системы – крупный и малый бизнес, научные организации и даже вузы – и, таким образом, сдвинуть инновационный рынок с мёртвой точки. А поставив страну на инновационные рельсы, можно было бы уже замахнуться на строительство инновационной экономики. Для чего – понятно.

Технологическое развитие ведёт к повышению производительности всех факторов производства во всех секторах экономики. Одновременно с этим расширяются рынки и растёт конкурентоспособность продукции. Появляются новые отрасли, наращивается инвестиционная активность и вместе с этим повышаются доходы населения и объёмы потребления. По экспертным оценкам, инновационное развитие в России может обеспечить дополнительные 0,8 процентных пункта ежегодного экономического роста. Что важно, ни к ценам на нефть, ни к конъюнктуре прочих рынков этот рост не привязан. То есть как раз то, что, по мнению экспертов и правительства, критически нужно для российской экономики. В конечном счёте это позволило бы залечить старые раны, решив проблемы вымывания из страны кадров, технологий, капитала и идей.